Журнал Юность - Журнал `Юность`, 1974-7
1 апреля над входом в одесский парк имени Шевченко висел лозунг «Смех входящему!». Будем надеяться, что скоро эти слова, написанные на воротах города, будут приветствовать многочисленных гостей Международного фестиваля сатиры и юмора. И это будет то, что надо!
В. СПАВКИН
Михаил Булгаков — фельетонист
«— Вы что можете в газете писать?
— Все, что угодно, — уверил я, овладевая пайком и жуя верхнюю корку.
— Даже фельетон? — спросил он, и по лицу его было видно, что он считает меня вруном.
— Фельетон — моя специальность».
М. БУЛГАКОВ «Богема»Фельетоны мои шли во многих кавказских газетах».
М. БУЛГАКОВ. Из письмаВ 1920–1921 гг. — в первые годы после разгрома белых на Северном Кавказе — Михаил Булгаков жил во Владикавказе. Работал в подотделе искусств городского ревкома, устраивал литературные вечера, выступал с лекциями о литературе, о музыке, о театре, написал несколько комедий и драм и сам участвовал в их постановках на сцене местного «Первого советского театра» (это гордое название указывало всего лишь на то, что в городе был еще один — «2-й советский театр»),
Владикавказ 1920–1921 годов. Голод. Холера. Нищета. Тысячи беспризорных сирот, которых не только нечем — не из чего накормить Приходится облагать горожан «вещевой повинностью» (каждый служащий обязывается сдать тарелку — можно глубокую, можно мелкую — либо одну металлическую ложку). И одновременно решительное наступление на неграмотность. И самоотверженная пропаганда классической русской и мировой культуры.
Подотдел искусств вместе с политотделом армии устраивают «Недели просвещения». В эти дни даются бесплатные спектакли, концерты и лекции для рабочих и красноармейцев. В другие дни, впрочем, тоже время от времени даются бесплатные спектакли, а на платных — для рабочих и красноармейцев выделяются бесплатно лучшие места.
«Неделя просвещения», вдохновившая Булгакова на фельетон, проходила 14–20 марта 1921 г., и Булгаков принимал в ней самое активное участие. В частности, он читал доклад перед красноармейской аудиторией, а потом два вечера подряд в «Первом советском театре» при полном зале шла его пьеса «Парижские коммунары».
Фельетон «Неделя просвещения» — самый ранний из найденных мною булгаковских фельетонов — опубликован во владикавказской газете «Коммунист» 1 апреля 1921 г. Был ли он действительно первым? Может быть, и нет. Многие кавказские газеты, выходившие в Грозном и Владикавказе в годы гражданской войны и, вероятно, публиновавшие сочинения Булгакова, не сохранились. Даже газета «Коммунист» — первая советская газета во Владикавказе, на страницах которой так часто встречается имя Булгакова, сохранилась плохо: в подшивках, среди коричневых от времени, ломких ее листов (бумага тогда была плохая) многих недостает. И все-таки то, что «Неделя просвещения» является первым фельетоном Михаила Булгакова, — если и фантазия, то не моя. Как на свой первый фельетон однажды сослался на него сам автор — в 1925 г., в автобиографическом рассказе «Богема».
Рисунок О. ВУКОЛОВА.
Заходит к нам в роту вечером наш военком и говорит мне:
— Сидоров!
А я ему:
— Я!
Посмотрел он на меня пронзительно и спрашивает:
— Ты, — говорит, — что?
— Я, — говорю, — ничего…
— Ты, — говорит, — неграмотный?
Я ему, конечно:
— Так точно, товарищ военком, неграмотный.
Тут он на меня посмотрел еще раз и говорит:
— Ну, коли ты неграмотный, так я тебя сегодня вечером отправлю на «Травиату»!
— Помилуйте, — говорю, — за что же? Что я неграмотный, так мы этому не причинны. Не учили нас при старом режиме.
А он отвечает:
— Дурак! Чего испугался? Это тебе не в наказание, а для пользы. Там тебя просвещать будут, спектакль «осмотришь, вот тебе и удовольствие.
А мы как раз с Пантелеевым из нашей роты нацелились в этот вечер в цирк пойти.
Я и говорю:
— А нельзя ли мне, товарищ военком, в цирк увольниться вместо театра?
А он прищурил глаз и спрашивает;
— В цирк?.. Это зачем же такое?
— Да, — говорю, — уж больно занятно… Ученого слона выводить будут и опять же рыжие, французская борьба…
Помахал он пальцем:
— Я тебе, — говорит, — покажу слона! Несознательный элемент! Рыжие… рыжие! Сам ты рыжая деревенщина! Слоны-то ученые, а вот вы, горе мое, неученые! Какая тебе польза от цирка? А? А в театре тебя просвещать будут… Мило, хорошо… Ну, одним словом, некогда мне с тобой долго разговаривать… Получай билет, и марш!
Делать нечего — взял я билетик. Пантелеев, он тоже неграмотный, получил билет, и отправились мы. Купили три стакана семечек и приходим в «Первый советский театр». Видим, у загородки, где впускают народ, — столпотворение вавилонское. Валом лезут в театр. И среди наших неграмотных есть и грамотные, и все больше барышни. Одна было и сунулась к контролеру, показывает билет, а тот ее и спрашивает:
— Позвольте, — говорит, — товарищ мадам, вы грамотная?
А та сдуру обиделась:
— Странный вопрос! Конечно, грамотная. Я в гимназии училась!
— А, — говорит контролер, — в гимназии. Очень приятно. В таком случае позвольте вам пожелать до свидания!
И забрал у нее билет.
— На каком основании, — кричит барышня, — как же так?
— А так, — говорит, — очень просто, потому пускаем только неграмотных.
— Но я тоже хочу послушать оперу или концерт.
— Ну, если вы, — говорит, — хотите, так пожалуйте в Кавсоюз. Туда всех ваших грамотных собрали — доктора там, фершала, профессора. Сидят и чай с патокою пьют, потому им сахару не дают, а товарищ Куликовский им романсы поет.
Так и ушла барышня.
Ну, а нас с Пантелеевым пропустили беспрепятственно и прямо провели в партер и посадили во второй ряд.
Сидим.
Представление еще не начиналось, и потому от скуки по стаканчику семечек сжевали. Посидели мы так часика полтора, наконец стемнело в театре.
Смотрю, лезет на главное место огороженное какой-то. В шапочке котиковой и в пальто. Усы, бородка с проседью и из себя строгий такой. Влез, сел и первым делом на себя пенсне одел.
Я и спрашиваю Пантелеева (он хоть и неграмотный, но все знает):
— Это кто же такой будет?
А он отвечает:
— Это дери, — говорит, — жер. Он тут у них самый главный. Серьезный господин!
— Что ж, — спрашиваю, — почему ж это его на показ сажают за загородку?
— А потому, — отвечает, — что он тут у них самый грамотный в опере. Вот его для примеру нам значит, и выставляют.
— Так почему ж его задом к нам посадили?
— А, — говорит, — так ему удобнее оркестром хороводить!..
А дирижер этот самый развернул перед собой какую-то книгу, посмотрел в нее и махнул белым прутиком, и сейчас же под полом заиграли на скрипках. Жалобно, тоненько, ну прямо плакать хочется.
Ну, а дирижер этот действительно в грамоте оказался не последний человек, потому два дела сразу делает — и книжку читает и прутом размахивает. А оркестр нажаривает. Дальше — больше! За скрипками на дудках, а за дудками на барабане. Гром пошел по всему театру. А потом как рявкнет с правом стороны… Я глянул в оркестр и кричу:
— Пантелеев, а ведь это, побей меня бог, Ломбард, который у нас на пайке в полку!
А он тоже заглянул и говорит:
— Он самый и есть! Окромя его, некому так здорово врезать на тромбоне!
Ну, я обрадовался и кричу:
— Браво, бис, Ломбард!
Но только откуда ни возьмись, милиционер, и сейчас ко мне:
— Прошу вас, товарищ, тишины не нарушать!
Ну, замолчали мы.
А тем временем занавеска раздвинулась, и видим мы на сцене — дым коромыслом! Которые в пиджаках кавалеры, а которые дамы в платьях танцуют, поют. Ну, конечно, и выпивка тут же и в девятку то же самое.
Одним словом, старый режим!
Ну, тут, значит, среди прочих Альфред. Тоже пьет, закусывает.
И оказывается, братец ты мой, влюблен он в эту самую Травиату. Но только на словах этого не объясняет, а все пением, все пением. Ну, и она ему тоже в ответ.
И выходит так, что не миновать ему жениться на ней, но только есть, оказывается, у этого самого Альфреда папаша, по фамилии Любченко. И вдруг откуда ни возьмись, во втором действии он и шасть на сцену.
Роста небольшого, но представительный такой, волосы седые, и голос крепкий, густой — беривтон.
И сейчас же и запел Альфреду:
— Ты что ж, такой-сякой, забыл край милый свой?
Ну, пел, пел ему и расстроил всю эту Альфредову махинацию к черту. Напился с горя Альфред пьяный в третьем действии и устрой он, братцы вы мои, скандал здоровеннейший — этой Травиате своей.
